Неточные совпадения
— Это слабость, да… — всхлипывая, говорил Леонтий, — но я не болен… я не в горячке… врут они… не понимают… Я и сам не понимал ничего… Вот, как увидел тебя… так слезы льются, сами прорвались… Не ругай меня, как Марк, и не смейся надо мной, как все они смеются… эти учителя, товарищи… Я вижу у них злой смех на
лицах, у этих сердобольных
посетителей!..
Недалеко от влюбленной парочки сидел черный лохматый человек с мрачным
лицом и сердито говорил что-то безбородому
посетителю, похожему на скопца.
— Простите, господа, что оставляю вас пока на несколько лишь минут, — проговорил он, обращаясь ко всем
посетителям, — но меня ждут еще раньше вашего прибывшие. А вы все-таки не лгите, — прибавил он, обратившись к Федору Павловичу с веселым
лицом.
В числе этих
посетителей одно
лицо было в высшей степени комическое.
Наполз нэп. Опять засверкал «Эрмитаж» ночными огнями. Затолпились вокруг оборванные извозчики вперемежку с оборванными лихачами, но все еще на дутых шинах. Начали подъезжать и отъезжать пьяные автомобили. Бывший распорядитель «Эрмитажа» ухитрился мишурно повторить прошлое модного ресторана. Опять появились на карточках названия: котлеты Помпадур, Мари Луиз, Валларуа, салат Оливье… Но неугрызимые котлеты — на касторовом масле, и салат Оливье был из огрызков… Впрочем, вполне к
лицу посетителям-нэпманам.
В одно прекрасное утро является к нему один
посетитель, с спокойным и строгим
лицом, с вежливою, но достойною и справедливою речью, одетый скромно и благородно, с видимым прогрессивным оттенком в мысли, и в двух словах объясняет причину своего визита: он — известный адвокат; ему поручено одно дело одним молодым человеком; он является от его имени.
Но, видно,
лицо у Лаврецкого было очень странно: старик сделал себе из руки над глазами козырек, вгляделся в своего ночного
посетителя и впустил его.
Кроме обыкновенных
посетителей этого дома, мы встречаем здесь множество гостей, вовсе нам не знакомых, и несколько таких
лиц, которые едва мелькнули перед читателем в самом начале романа и которых читатель имел полное право позабыть до сих пор.
Несмотря на то, что дом полон траурных
посетителей, никто не жалеет о ее смерти, исключая одного
лица, которого неистовая горесть невыразимо поражает меня.
Дней через несколько к Донону собралось знакомое нам общество. Абреев был в полной мундирной форме; Плавин — в белом галстуке и звезде; прочие
лица — в черных фраках и белых галстуках; Виссарион, с белой розеткой распорядителя, беспрестанно перебегал из занятого нашими
посетителями салона в буфет и из буфета — в салон. Стол был уже накрыт, на хрустальных вазах возвышались фрукты, в числе которых, между прочим, виднелась целая гора ананасов.
В эту минуту жертвой старика был один маленький, кругленький и чрезвычайно опрятный немчик, со стоячими, туго накрахмаленными воротничками и с необыкновенно красным
лицом, приезжий гость, купец из Риги, Адам Иваныч Шульц, как узнал я после, короткий приятель Миллеру, но не знавший еще старика и многих из
посетителей.
В одно зимнее утро, часов в одиннадцать, в кофейной был всего только один
посетитель: высокий мужчина средних лет, в поношенном сюртуке, с
лицом важным, но не умным. Он стоял у окна и мрачно глядел на открывавшийся перед ним Охотный ряд.
На этом месте беседы в кофейную вошли два новые
посетителя, это — начинавший уже тогда приобретать себе громкую известность Пров Михайлыч Садовский, который с наклоненною немного набок головой и с некоторой скукою в выражении
лица вошел неторопливой походкой; за ним следовал другой господин, худой, в подержанном фраке, и очень напоминающий своей фигурой Дон-Кихота. При появлении этих
лиц выразилось общее удовольствие; кто кричал: «Милый наш Проша!», другой: «Голубчик, Пров Михайлыч, садись, кушай!»
Дворники и в Петербурге стараются избегать взоров
посетителей, а в Москве подавно: никто не откликнулся Берсеневу; только любопытный портной, в одном жилете и с мотком серых ниток на плече, выставил молча из высокой форточки свое тусклое и небритое
лицо с подбитым глазом да черная безрогая коза, взобравшаяся на навозную кучу, обернулась, проблеяла жалобно и проворнее прежнего зажевала свою жвачку.
— И он. Кричал на них. Они как будто жаловались друг на друга. И если б вы взглянули на этих
посетителей!
Лица смуглые, широкоскулые, тупые, с ястребиными носами, лет каждому за сорок, одеты плохо, в пыли, в поту, с виду ремесленники — не ремесленники и не господа… Бог знает, что за люди.
Открыто говорили, что три действующие
лица списаны с натуры: петербургский крупный делец барин…ищев; московский миллионер, разбогатевший на железнодорожных подрядах Петр Ионыч Губонин, и его сын Сережа, которого знали
посетители модных ресторанов, как вообще знали там молодых купеческих сынков, не жалевших денег на удовольствия.
Первые ряды кресел занимали знаменитости сцены и литературы, постоянные
посетители Кружка, а по среднему проходу клубочком катился, торопясь на свое место, приземистый Иван Федорович Горбунов, улыбался своим лунообразным, чисто выбритым
лицом. Когда он приезжал из Петербурга, из Александринки, всегда проводил вечера в Кружке, а теперь обрадовался увидеть своего друга, с которым они не раз срывали лавры успеха в больших городах провинции — один как чтец, другой как рассказчик и автор сцен из народного быта.
Посетители и посетительницы, с очень важным видом, хоть и с маленьким утомлением в
лицах, начали разъезжаться.
Затем подошли франко-русские торжества. Градоначальник с кислой миной разрешил играть марсельезу. Ее тоже требовали ежедневно, но уже не так часто, как «Бурский марш», причем «ура» кричали жиже и шапками совсем не размахивали. Происходило это оттого, что, с одной стороны, не было мотивов для игры сердечных чувств, с другой стороны —
посетители Гамбринуса недостаточно понимали политическую важность союза, а с третьей — было замечено, что каждый вечер требуют марсельезу и кричат «ура» все одни и те же
лица.
Один только кабинет иногда может разоблачить домашние тайны, но кабинет так же непроницаем для посторонних
посетителей, как сердце; однако же краткий разговор с швейцаром позволил догадаться Печорину, что главное
лицо в доме был князь.
Звонок его был резкий и властный, и сам Александр Антонович вздрогнул; он подумал, что явился кто-нибудь из важных
посетителей, и медленно пошел навстречу, сделав на своем полном и серьезном
лице приветливо-ласковую улыбку.
— Ты здесь? — воскликнул он взглянув в
лицо таинственного
посетителя.
Он мне очень понравился — и я, продолжая рассматривать картинки, с удовольствием поглядывал на этого нового
посетителя, совсем не похожего ни на кого из серых членов генеральской семьи. В его милом
лице и приятной фигуре было что-то избалованное и женственное.
А у Миримановых происходило что-то странное. Вечером, когда темнело, приходили поодиночке то гимназист, то настороженно глядящая барышня, то просто одетый человек с интеллигентным
лицом. Мириманов удалялся с пришедшим в глубину сада, они долго беседовали в темноте, и потом
посетитель, крадучись, уходил.
Расспрашивал, над чем я сейчас работаю, крайне заинтересовался моим намерением писать «Записки врача», говорил: «Пишите, пишите! Это очень важно и интересно». Однажды среди обычных
посетителей «четвергов» я увидел новое
лицо. Почтенных лет господин, плотный, с седенькою бородкою клинышком), очень обывательского и совсем не писательского вида.
Посетители института, не смея вслух восторгаться ее наружностью, нередко останавливались перед ней, как будто изумленные собранием стольких наружных совершенств в одном
лице.
Публика была скромная, много девушек, без куафюр, в просто причесанных волосах и темных кашемировых платьях, молодые люди в черных парах, студенты университета и академии, но не мало и пожилых, даже старых мужчин, с седыми бородами, лысых, худых и толстых, с фигурами и выражением
лица писателей, художников и особого класса
посетителей публичных чтений и торжеств, существующего в Петербурге.
С этим выражением
лица, против которого немногие могли устоять, встречала она почти всегда своих постоянных
посетителей.
Это был еще далеко не старый человек, с солидным брюшком, «толстомясый» и «толсторылый», как величали его зачастую подвыпившие гости.
Лицо его действительно было кругло, и глаза заплыли жиром, что не мешало им быстро бегать в крошечных глазных впадинах и зорко следить за всеми
посетителями.
Секретарь редакции, молодой человек, с
лицом, указывавшим на его семитское происхождение, отправился доложить о
посетителе, взяв от мнимого графа его визитную карточку.
Она притаилась и стояла с самым решительным намерением при первом новом появлении под ее окном ночного
посетителя распахнуть раму и плюнуть ему в
лицо.
Посетителю понравилась веселая откровенность Фебуфиса, а также и то, что он его будто боялся.
Лицо герцога приняло смягченное выражение.
Игнаций никогда не находился в такой бойкой и проницающей позиции. Тот, бывало, всегда сидел на особливом этаблисмане, обитом черною кожею, и ни за что не обеспокоивал себя, чтобы смотреть на входящего
посетителя и определять себе, коего духа входящий? Это было бы слишком много чести для всякого. Игнаций держал свою задумчивую голову, опустив
лицо на грудь или положив щеку на руку.
И она твердо решилась не простить шалуну этой новой его дерзости. Платонида накинула себе на голые плечи старенькую гарнитуровую шубейку, в которой мы ее видели утром разговаривавшую с Авениром на огороде, и притаилась тихо за оконницей. На галерее теперь все было тихохонько, не слышно было ни шума, ни шороха; но Платонида не доверяла этой тишине. Она притаилась и стояла с самым решительным измерением при первом новом появлении под ее окном ночного
посетителя распахнуть раму и плюнуть ему в
лицо.
Торговец был еврей, любил обирать офицеров и разгулу их потворствовал, но сам их боялся и, — для того ли, чтобы они хоть мало-мальски вели себя тише при возбуждении, — он повесил в том помещении, где пировали его гости, портрет
лица, которое, по его понятиям, могло напоминать
посетителям его заведения об уважении к законам благочиния.
Придав своему
лицу и позе то обычное выражение величавого благородства, с каким встречаю я
посетителей, и только слегка смягчив его ввиду романического характера истории шутливой и приятной улыбкой, я приказал открыть дверь.
Некоторые из
посетителей моих упрекают меня в «надменности», спрашивают, откуда я взял право учить и проповедовать: жестокие в недомыслии своем, они хотели бы и улыбку согнать с
лица того, кто как убийца навеки заключен в тюрьму.
Фигурою своею, в которой преобладающим является выражение спокойной силы и уверенности, а также
лицом я напоминаю несколько микельанджеловского Моисея — так говорят, по крайней мере, некоторые из моих любезных
посетителей.